1
Поезд. Бескрайние просторы России, Белоруссии, Украины. Моя светлая Русь. Над Белоруссией осеннее солнце с коричневатым оттенком. Я так давно не видела солнца у себя в Питере, и теперь удивительно смотреть на его слепящие теплые лучи, видеть пожухлую траву, нетронутую снегом, деревья с желтыми, еле живыми, но еще неопавшими листьями. Прижимаюсь лбом к стеклу, пытаясь постичь, в чем, ну в чем же великая тайна этой бедной и простой красоты, в чем ее чудо и смысл? Кто откроет мне его, кто даст понять, почему при виде этого солнца сердце сжимается то ли от Печали, то ли от Любви?
Долго стоим на границе. Как призрачны границы… Золотая полоска над лесом краснеет, сгущаются сумерки. Наконец трогаемся. И едем по темноте, редко-редко проезжаем маленькие станции, которые греют своими огнями. Плеер в ушах — слушаю то Цоя, то Костю. И верю вместе с ними, что над миром встанет заря и Апрель придет и приведет за собой весну. Улыбаюсь, слушая «Стук» — стук, который позвал в дорогу и меня, и я не сдержалась и опять — опять ушла вместе с ветром, навстречу стуку колес, дальним далям, родным лицам и песням о Правде.

2
Киев. Выхожу из поезда, никого нет. Потом еле-еле узнаю Макса. Потом вижу — несутся мои родные алисоманы, размахивая флагом — сдержали обещание. Флаги рисовала Машка с помощью Маринки и Вити. Второй флаг приехал из Харькова на следующий день, его привез Витя. А на этом — темные силуэты на красном фоне — точь-в-точь наша питерская афиша. Написано: «Небо горит, мы танцуем в огне».
Идти домой (точнее к Ленчику на вписку) не хочется, хочется гулять. И, как и в прошлом году, идем, срывая афиши. Забавно, что по-украински: «Сейчас позднее, чем ты думаешь» это «Зараз пiзнiше, нiж ти думаэш». И опять Крещатик — весь в огнях, поразительно смотреть на него вечером, я-то запомнила его утренним, туманным, почти безлюдным. Киев, чудесный Киев, такой родной и такой незнакомый.
И еще мы пели — я, Машка да Линож. Машка рассказывала про свой сон в поезде. Будто мы все почему-то пели Костину «Душу», каждый пел. А в это время у Машки в ушах пел «Душу», как и положено Костя, (это наяву). И Машка чуть проснувшись, услышав Костино пение, решила, что всё-таки никто лучше Кости спеть эту песню не сможет. В, принципе, и мы тоже неплохо пели, но Костя вроде как лучше всех, на том Машка и порешила :-)))

3
Утро. Немного сонные выходим от Макса. У него дом — на краю Киева, частный. Небольшой участок. И я вижу — виноград. Ну, вы можете себе представить, что это зрелище значит для меня, человека северного, да еще и в конце ноября. Прошу Лешку сорвать мне пару ягод. Виноград чуть померзший, сладкий-сладкий. Удивительно как-то… Виноград, блин, у них еще растет…
Метро, Маришка с Андреем. Мы опоздали, конечно, к ним навстречу, проспали.
Идем гулять по Киеву. Ощущение легкости, воздушности города. Странно — древнейший город, но ни капли не давящий своей древностью, а будто делящийся с тобой своими воспоминаниями, будто оправдавший всё тяжелое и плохое, что было, высотой своих золотых куполов, которые сверкают над крышами домов и звездами, выше звезд, выше крыш…

4
Лавра. Не знаю, можно ли, нужно ли об этом говорить. Было еще светло, когда мы поднимались на колокольню. Много-много ступенек.. Наверху какой-то дядечка (может, батюшка или просто звонарь) что-то рассказывает, читает молитвы, дает нам по кусочку просвирки. А Киев темнеет-темнеет, зажигает огни, лишь купола всё также недвижимы и покойны. Вечерний ветер влетает на колокольню, стучит в мое сердце и тревожит душу. Первый удар колокола — удар в самое сердце. Потом — еще и еще. Всё кружится перед глазами — огни, купола, лица, не хватает воздуха. Что, ну скажите мне ЧТО не могу я понять? Что не дает мне покоя? А колокола звонят-звонят, звонят не уставая, беспрерывно, Киев всё покрывается сумерками, я смотрю вниз на Днепр, на огни, на купола, и не могу, не могу понять…
Оглушенные, пораженные, спускаемся вниз.
5
Концерт. Мы — во втором ряду. С флагами. В Питере я вышла после концерта — прожженная, лишенная покоя, с растревоженной душой. Здесь я нашла тишину. Нашла радость. Машка написала, что таких концертов мало. Да, таких концертов мало. Нет, "АлисА" на любом концерте хороша, хороша по-своему, это всегда сила, огонь, вера, порыв вверх. Она всегда любима. Но бывает и что-то другое — тонкое, невыразимое… Светлое. Костя смотрит своими грустными и радостными глазами, поет, как поднимается вверх, улыбается, рождая улыбку и во мне, и печалится, рождая во мне печаль… Мы вместе, мы все вместе. Нет, не для пафоса говорю я эти слова. Это, когда знаешь, о чем радуется и о чем плачет другой, и плачешь и радуешься о том же. Вот такое — мы вместе.
«Моя светлая Русь». Поем, поднимаем флаги. Я читаю по Костиным губам и глазам, обращенным в нашу сторону,«СпасиБо». А у меня нет слов, чтобы выразить ему благодарность. Есть то, что больше слов.

6
Вокзал. Провожаем Маринку с Андреем.
— Маринка, ну, приезжайте в Питер!
— Как получится… Приезжай в Харьков.
— Приеду.
Выхожу с Ленчиком покурить. Мимо пробегает Шатл. Потом Ослик.
Возвращаюсь к ребятам. Выходим на привокзальную площадь.
— Идите скорее, там Кинчев стоит!
Костя смотрит своими большими, в пол лица, солнечными глазами. Он тоже рад концерту, он улыбается. И опять в дорогу:
— Сейчас мы в Ростов едем…
Счастливого пути. Заезжай и к нам…
В метро едем на последнем поезде. Всё устали, но спать не хочется. Ложимся в три ночи. Машке всё еще не спится, и она рассказывает про Америку — про индейцев, про океан с акулами…
Утром я уезжаю. Так хотелось остаться! Лешка с Машкой машут мне флагами, как и при встрече. Опять стук колес и дальние дали. На следующий день утром за окном вижу землю, покрытую снегом, родной север. Влажный холодный ветер на улице дал мне понять, что вот я, вернулась, я снова в Питере. Любимом Питере. Городе птиц, городе, не дающем покоя. Ох, Питер, ты же знаешь, что я не усижу на месте, я опять уеду…
P.S. Ну, вы знаете, я вас всех люблю — Костя, мои родные алисоманы.